Содержание материала

Perehod Napoleona cherez Neman16 июня 1809 г., на третий день после сражения при Раабе в Австрии, французский дворянин Жак Шевийе описывал в своем письме одного из вражеских солдат, с которым ему пришлось сражаться. Это был такой же человек, как и сам Шевийе, наделенный теми же рефлексами, разделявший те же страхи и мелкие удовольствия: в описании француза враг не выглядит чудовищем. Однако пишущего удивило при столкновении, прежде всего, их несходство: тучность, угроза в глазах, другое поведение — все то, что отличало его противника от французских военных. Когда Шевийе потребовал, чтобы противник сдался, «этот солдат внезапно остановился, вздумал сопротивляться, скрестив со мной штык; он ответил мне на хорватском языке, которого я не понял». Вскочив на лошадь, молодой француз принялся кружить вокруг врага, «что дало мне время рассмотреть этого презренного солдата, который не хотел считаться со мной». И что же он увидел? Человека одновременно грубого и уязвимого, жестокого и боязливого. «Это был толстый хорватский увалень, совершенно неотесанный, похожий больше на дикаря, чем на нормального солдата. Распахнутая куртка открывала широкую обнаженную грудь; лицо и воротник его почернели от жира и пороха, вероятно, он потерял шапку, потому что голова его была непокрыта, густые черные волосы были взъерошены и закрывали ему глаза». И в данных обстоятельствах, в этой несчастливой встрече хорват был, прежде всего, врагом, которого нужно было убить, чтобы избежать опасности и не быть убитым самому. У них не было времени на те мелкие жесты, которые могли бы установить между ними хоть некое подобие братства. Будучи врагом, он должен быть повержен, уничтожен. Шевийе заключает: «Я вновь грозно приказал ему бросить ружье. Тогда, то ли из страха, то ли желая спастись, он попятился назад, не опуская штыка. Его упрямство лишь подстегнуло меня; два-три прыжка лошади — я был слева и нанес ему сильный удар саблей по голове, он упал».

Во время войны смерть противника — повседневное событие, и сам факт убийства другого человека не вызывает никаких особых эмоций. Именно такого поведения от него ожидают, и нет никаких оснований предполагать, что это убийство взволновало Шевийе или лишило его сна. Сын солдата, он родился в среде, проникнутой воинственным духом, в Ла-Фэр в Пикардии; юность его прошла под сенью армейских знамен, и он мечтал лишь о том, как самому сделаться солдатом. Между тем, его описание хорвата необыкновенно благодаря тем деталям, которые выдают определенный интерес, даже некую симпатию к этому только что поверженному противнику, которого он сравнивает с «дикарем». Этот интерес зародился из личного опыта на войне и из некой новой близости, установившейся с обитателями других европейских стран, даже самых далеких. Перед тем как попасть в Австрию, юный трубач, записавшийся в армию в возрасте 15 лет, уже совершил увлекательное путешествие на службе императору, проехав из Голландии в Германию, из Италии в Австрию и Венгрию. Это путешествие, ставшее для него почти что обрядом посвящения во взрослую жизнь, открыло перед ним весь европейский континент.
Постепенно люди, которым он должен был противостоять, переставали казаться незнакомцами или варварами, внушающими страх; это были такие же европейцы, как и он сам, люди, чьих родственников он встречал в деревнях, лежавших на его долгом пути. Это были такие же европейцы, с которыми можно побеседовать, найдя некий общий язык.
Тот же самый Шевийе рассказывает, что в 1809 г. в Италии, под деревней Бальоне, он с товарищами натолкнулся на двух гусаров из австрийской армии, которые вместо того чтобы напасть, знаком подозвали их к себе и предложили выпить вместе. У Шевийе во фляге было местное вино, а австриец, с которым он общался, держал в руках хорошую водку. Разумеется, вначале французы оставались настороже, опасаясь ловушки. Однако солдатское любопытство и общительность одержали верх, и по истечении нескольких напряженных минут, говоря по-итальянски, под пристальными взглядами товарищей, двое мужчин в сцене, напоминающей эпизод из Первой мировой войны, решились побрататься.

Каждый пересек рукав реки и достиг островка, бывшего нейтральной территорией, где они и провели добрую четверть часа, выпивая за здоровье друг друга. Шевийе объяснял в письме к отцу, что значил для него этот миг, высоко им оцененный. «Тогда мы выпили каждый из своей фляги за здоровье другого и предложили выпить друг другу, я — вина, а он — водки, и так повторилось три или четыре раза. Вот так, отец, — добавляет Шевийе, — мы: ваш сын, трубач Восьмого полка конных стрелков, и гусар из полка Марии-Терезии, которые ведут непримиримую войну — мы, похоже, примирились и опустили оружие, выпив вместе с равным доверием друг к другу. По тому, как мы вели себя, можно было подумать, что мы давно знакомы и походим скорее на друзей, нежели на врагов; гусар бывал во Франции и сохранил уважение к французам».
Этот эпизод показывает, в какой мере жизнь военного, при благоприятных обстоятельствах, может способствовать тому, чтобы развеялась враждебность между людьми и культурами, даже между противниками. Желание узнать друг друга рождается из странствий по Европе и из первой встречи с другими людьми и культурами, которая раздвигает духовные горизонты и накладывает отпечаток на мировосприятие солдат на всю оставшуюся жизнь. Это происходит как с новобранцем, вырванным против собственной воли из родной деревни, так и с кадровым офицером, чья жизнь связана с почти постоянными переездами. Ни одно другое поколение не путешествовало так далеко, как поколение 1790—1800 гг., участвовавшее в войнах в Европе и за ее пределами. И позднее таких странствий, в сопоставимых масштабах, не повторит ни одно другое поколение, за исключением того, на чью долю выпадет война 1914—1918 гг.