Трудно представить себе изучение сколько-нибудь значимых исторических событий, и уж тем более столь важных, как Отечественная война 1812 года и ее апогей, Бородинское сражение 26 августа / 7 сентября, без глубокой источниковедческой работы: поиска, отбора и аналитической критики первоисточников — фундамента исторического знания. И хотя недостатка в литературе по данной теме, казалось бы, нет, вопрос о том, какую базу источников использовал тот или иной автор в своей работе, часто оказывается довольно острым. Особенно это касается такого дискуссионного вопроса, как количественный состав и потери противоборствующих сторон в целом, и Великой армии Наполеона, в частности. Исследования о Бородинском сражении исчисляются десятками больших и малых томов, однако в основу большинства из них положены воспоминания современников событий, написанные post factum. Одним из первых сведения о количественном составе Великой армии представил в литературе Жорж де Шамбрэ (1783–1848), служивший во время Русской кампании офицером конной артиллерии императорской Гвардии. В 1823 г. он выпустил в Париже двухтомную «Историю похода в Россию 1812 г.». По его данным, 2 сентября 1812 г. Великая армия, находившаяся в Гжатске, насчитывала 133 819 чел. с учетом ожидавшихся в скором времени пополнений1. В это число входил лишь личный состав корпусов и Императорской гвардии; штат Главной императорской квартиры с ее многочисленными службами, офицерами для поручений, гражданским персоналом, эскортом, парками и пр. не учтен.

Perehod Napoleona cherez Neman16 июня 1809 г., на третий день после сражения при Раабе в Австрии, французский дворянин Жак Шевийе описывал в своем письме одного из вражеских солдат, с которым ему пришлось сражаться. Это был такой же человек, как и сам Шевийе, наделенный теми же рефлексами, разделявший те же страхи и мелкие удовольствия: в описании француза враг не выглядит чудовищем. Однако пишущего удивило при столкновении, прежде всего, их несходство: тучность, угроза в глазах, другое поведение — все то, что отличало его противника от французских военных. Когда Шевийе потребовал, чтобы противник сдался, «этот солдат внезапно остановился, вздумал сопротивляться, скрестив со мной штык; он ответил мне на хорватском языке, которого я не понял». Вскочив на лошадь, молодой француз принялся кружить вокруг врага, «что дало мне время рассмотреть этого презренного солдата, который не хотел считаться со мной». И что же он увидел? Человека одновременно грубого и уязвимого, жестокого и боязливого. «Это был толстый хорватский увалень, совершенно неотесанный, похожий больше на дикаря, чем на нормального солдата. Распахнутая куртка открывала широкую обнаженную грудь; лицо и воротник его почернели от жира и пороха, вероятно, он потерял шапку, потому что голова его была непокрыта, густые черные волосы были взъерошены и закрывали ему глаза». И в данных обстоятельствах, в этой несчастливой встрече хорват был, прежде всего, врагом, которого нужно было убить, чтобы избежать опасности и не быть убитым самому. У них не было времени на те мелкие жесты, которые могли бы установить между ними хоть некое подобие братства. Будучи врагом, он должен быть повержен, уничтожен. Шевийе заключает: «Я вновь грозно приказал ему бросить ружье. Тогда, то ли из страха, то ли желая спастись, он попятился назад, не опуская штыка. Его упрямство лишь подстегнуло меня; два-три прыжка лошади — я был слева и нанес ему сильный удар саблей по голове, он упал».