Достойный противник или порочный дикарь? - Солдат-путешественник

Разумеется, солдаты во все времена были путешественниками, и дух приключений и экзотики входит в число извечных удовольствий войны. Представители самых знатных сословий очень часто называли вкус к странствиям среди причин, побудивших их избрать военную карьеру В письмах домой, на страницах путевых дневников и воспоминаний, рассказ о странствиях, сопряженных с открытиями и приключениями, становится чем-то почти обыденным. Некоторые, как это случается во все времена, искали в военной службе возможности сбежать от семьи, из своей деревни, в первый и, может быть, единственный раз в жизни познать неведомое. И потому годы Революции и Наполеоновских войн, как в Европе, так и в Северной Африке или Карибских колониях, стали тем периодом, когда особенно популярны сделались путешествия и разнообразные поездки. Во Франции молодые люди, которые вряд ли когда-нибудь поехали бы дальше ближайшего торгового города, встречали чужестранцев и слышали незнакомые языки и наречия; а пересекая границу, они открывали целый континент, его пейзажи, крупные города, замки и соборы, разные культуры и народы. Именно благодаря войнам они превратились в отважных путешественников, больших знатоков Европы, наследников тех дам и господ Старого порядка, которые, располагая достаточными средствами, могли позволить себе совершить Гранд Тур и вкусить удовольствие от странствий. Среди офицеров революционных батальонов и в Великой армии императора находились те, кто сами проводили эту параллель и, жадно читая литературу о путешествиях, перенимали у самых знаменитых авторов-путешественников их стиль и любознательность. Естественно, это чтение еще до отъезда формирует их ожидания, предчувствия, взгляд на то, что они увидят в той стране, куда направляются. Солдат-путешественник, как и его гражданский собрат, находятся под влиянием своих предшественников, гражданских и военных писателей. Его повествование окрашено размышлениями, которые уже заранее сложились в его воображении, — зачастую усвоенными задолго до отъезда.
XVIII век стал особым периодом в истории путешествий, как во Франции, так и в Европе.
Гранд Тур был изобретением холодных северных стран, торговых и протестантских, ощущавших, что им не хватает латинской культуры, и стремившихся приблизиться к своим классическим корням. Романист Энтони Берджесс точно уловил это настроение: «Если немец или англичанин не желает хоть немного поддаться влиянию Юга, — пишет он, возможно, чуть-чуть преувеличивая, — то всегда сохраняется опасность того, что он в лучшем случае станет грубым, а в худшем — диким». Аристократические семьи задают тон в традиции образовательного путешествия, в котором особое место отводится Италии, восхваляемой целыми поколениями, воспитанными в почтении к греко-римской культуре.
Однако Греция находится слишком далеко, и они устремляются в Италию, привлеченные величием городской архитектуры и руинами исчезнувшей цивилизации. Между тем, несмотря на готовность любоваться руинами, сам факт существования таковых подсказывает путешественникам, что перед ними — общество, находящееся в полном упадке, одичавшая страна, оказавшаяся на задворках современной цивилизации. С эпохи Возрождения античные руины превратились в источник вдохновения для тех, кто причислял себя к иудео-христианской цивилизации, чем и объясняется почти неизменная притягательность средиземноморских стран. Разумеется, другие города и страны также привлекают туристов, особенно Франция эпохи Просвещения, Швейцария и Женева, которую воспринимают как город Жан-Жака Руссо и одну из колыбелей современной философии. В путешествие всегда отправляются прежде всего для того, чтобы увидеть, научиться, усвоить некоторые черты духа разных народов и впитать атмосферу различных мест. Естественно, образ Гранд Тур неразрывно связан с наслаждением и фривольностью, на полотнах и в книгах о путешествиях той эпохи доминируют статичные изображения панорам и осмотренных достопримечательностей. Однако на протяжении XVIII столетия туризм становится более серьезным, более утонченным. Каждый путник хочет прослыть художником и этнографом; все, даже самые знатные, испытывают на себе влияние нового поколения путешественников, принадлежащих к миру торговли и науки.
Французские путешественники входят в число пионеров, хоть и не в полной мере разделяют любовь к странствиям, присущую их соседям по ту сторону Ла-Манша.
Подобно англичанам, они питают слабость к Италии с ее античным наследием и бесчисленными произведениями искусства. Те, кто устремляется туда во второй половине столетия, пользуются многочисленными изданиями, которые распахивают перед ними ворота больших городов и объясняют очарование археологических памятников. В 1758 г.
было опубликовано «Путешествие в Италию» Кошена, которое, как поясняет Жиль Бертран, открывает традицию подробных путеводителей, где будут господствовать повествования в стиле Ришара и Лаланда, отмеченные энциклопедическим духом.
Следует заметить, что люди, обращающиеся к путеводителям, обычно жаждут приобщиться к культуре, и книги, естественно, содержат множество подробных описаний архитектурных и античных сооружений, но также и сведений о науке, культуре и художественной жизни. Путешествие было длительным и дорогостоящим, и обычно избирался уже известный, заранее намеченный маршрут, повторяющий маршруты предшественников. Что касается самих путешественников, то их тип эволюционирует довольно медленно. В 1760—1770 гг. конкуренцию традиционному типу путешественника — художнику, литератору или архитектору — составили представители мира торговли, а также «ученые мужи», в их числе Лаланд и Кассини. Во времена Революции и Империи эволюция продолжалась, и ряды путешественников пополнились, разумеется, писателями, такими как Шатобриан и мадам де Сталь, но также художниками и учеными, получавшими государственное жалование, равно как и теми, кто вызывает у нас особый интерес — «разноликой когортой военных». Их восприятие стран и народов, встреченных по пути — это взгляд поколения, переходящего от Просвещения к Романтизму.
Естественно, оно всегда окрашено чувством превосходства, внушенным Империей. Как очень точно заметил Николя Бургина, «это очень напоминает этнографические взгляды империалистического типа, когда разнообразие завоеванной Европы обязательно оценивается с точки зрения прогресса, который воплощает в себе французская цивилизация».
Несомненно, наибольшее влияние оказывают сочинения литераторов, печатающиеся большими тиражами и получающие широкое распространение; более романтичный стиль конца столетия и времен Наполеоновских войн лишь усилил их популярность и оборот.
Подобно Вальтеру Скотту в Англии, во Франции широкая публика, в число которой входят и офицеры Великой армии, зачитывается Шатобрианом и Жерменой де Сталь. И тому есть причины. Это очень доступные авторы, умеющие описать атмосферу городов и нравы соседних стран, куда в свой черед отправятся военные. Возьмем, к примеру, книгу «О Германии» мадам де Сталь, где она излагает свои впечатления от посещения немецких городов и описывает с проницательностью, иногда довольно желчной, нравы и обычаи тех краев. Например, она пишет об очаровании немецких женщин, которые «стараются понравиться, взывая к чувствительности, завоевав воображение; им знаком язык поэзии и изящных искусств, они кокетничают с воодушевлением, подобно тому, как во Франции кокетничают остроумно и легко». Какой гвардеец не был бы сражен ими? Или же возьмем блестящее описание удушливой вежливости венского высшего общества.
«Строгое соблюдение правил приличия, которое в некотором отношении является добродетелью, привело к распространению в Вене самых скучных обычаев из тех, что только можно себе представить. Вся честная компания вместе кочует из одного салона в другой три-четыре раза в неделю. Теряют время на туалет, приличествующий для таких важных собраний, теряют время на улице, на лестнице, ожидая, когда подойдет время подать их карету, теряют время, просиживая по три часа за обедом; и в таких многочисленных собраниях не услышишь ничего, что выходило бы за рамки привычных условностей». И в заключение мадам де Сталь выносит меткое суждение: «Эта ежедневная рисовка друг перед другом есть ловкая выдумка посредственных умов, чтобы уничтожить самую способность мыслить. Если бы признали, что мысль — это болезнь, требующая строгого лечения, нельзя было бы придумать ничего более действенного, чем такого рода развлечение, одуряющее и безвкусное, ибо такое развлечение не позволяет развить никакой идеи и превращает язык в какое-то воркование, которому можно обучить как людей, так и птиц». «О Германии» — это книга, которую трудно рассматривать как простое описание путешествия, ее следует смаковать!